Добавь сайт в закладки нажми CTRL+D
О военной преступнице Антонине Макаровой (Гинзбург) написано довольно много. И не удивительно. Искали ее очень долго, суд над ней стал в Советском Союзе последним крупным и очень известным процессом об измене Родине в годы Великой Отечественной войны. Причем единственным прецедентом, когда судили женщину – палача. Поражают и масштабы содеянного Антониной, более известной как Тонька – пулеметчица, преступления. В историю она вошла как женщина, лично убившая самое большое количество людей.
В описаниях ее биографии довольно много белых пятен, противоречивых и не нашедших логического объяснения моментов. Пытаясь разобраться в причинах, толкнувших ее на дорогу предательства и мотивов, которыми она руководствовалась, исследователи выдвигают довольно многочисленные гипотезы и предположения. Однако многое так и остается за кадром, на уровне ремарки «по какой-то причине».
Только после того, как УФСБ и областной суд Брянской области рассекретил ряд материалов следствия, стали известны некоторые подробности. Если честно, во время изучения этих материалов, они ужасают даже на контрасте с рассказами гитлеровских карателей из СС. Так что же говорила сама Антонина?
Одним из непонятных моментов была путаница с фамилией. При зачислении в школу ее записали Макаровой, перепутав фамилию с отчеством. И эта ошибка перекочевала потом и в последующие документы, родители не позаботились ее исправить. Причину такого равнодушия можно найти в рассказе Макаровой о своем детстве:
«Мой отец Панфилов Макар в 1940 году покончил жизнь самоубийством — он был алкоголиком. Моя мать Панфилова Евдокия умерла уже после войны, лет 20 назад. Я в семье старшая, у меня три сестры и три брата».
Логично предположить, что сильно пьющему отцу было абсолютно безразлично, да и в школу он, скорее всего, не ходил, а обремененной кучей маленьких детей матери было не до этого. Во всяком случае, при записи в школу родители не присутствовали.
Довольно яркая история о том, что она пошла на фронт, вдохновленная образом Анки-пулемётчицы из фильма «Чапаев» (в частности, эту версию озвучил Леонид Каневский в своем сериале «Следствие вели») в изложении Макаровой тоже более прозаична. По ее словам, после школы она работала вязальщицей на фабрике. Там у нее испортилось зрение настолько, что она смогла работать только в заводской столовой. Вроде пулеметные курсы ей после этого не светили.
«В августе 1941 года вместе с другими юношами и девушками я была направлена по путевке комсомола на фронт. Мне тогда был 21 год. Я была комсомолкой. Попала в 24-ую Армию, которая стояла в городе Вышний Волочек, в качестве санинструктора. Закончила курсы Красного Креста», рассказывала Антонина.
Впрочем, как она рассказывала, санитаркой она не служила, занялась более привычным делом, стала буфетчицей, а потом контролером на входе в столовую. По ее словам, присягу она не принимала и воинское звание ей не присвоили.
Однако, после разгрома наших войск и попытке части выйти из окружения, санинструкторам она помогала. Довольно подробно описала она и лагерь военнопленных, куда она в итоге попала:
«В этом лагере находились и раненые, а так как у меня была санитарная сумка, я оказывала им медицинскую помощь, перевязывала их, кормила, чем могла»
Довольно буднично описала она, как начала сотрудничать с врагом и перешла на его сторону. Из лагеря военнопленных ей вместе с другим солдатом Федчуком удалось бежать. Добрались они до его родной деревни в Брянской области, где и расстались. Федчук у себя ее не оставил, пустила пожить одна женщина, но ненадолго и без кормежки.
«Надо было как-то жить, что-то есть, — говорила Макарова на суде — Меня познакомили с начальником локотской полиции Романом Иваниным. Я устроилась туда работать. При поступлении мне никто не объяснял моих обязанностей. Мне пообещали бесплатное питание, проживание и заработную плату в размере 30 немецких марок. Меня приняли на работу без документов, потому что я потеряла их при бомбежке».
Довольно расчётливо и прагматично. Стрелять из нагана и пулемета научилась она уже в полиции, полицаи даже брали ее с собой на облавы партизан. Но столкновений с партизанами в этих вылазках не случалось. Молодую и симпатичную Антонину приметил начальник Локотской тюрьмы и в июле сорок второго она переходит на работу к нему.
Как потом он показывал на допросах, он с ней сожительствовал, Антонина об этом разумеется не упоминает. Однако, по ее словам, именно он сделал ее штатным палачом. Сначала отправлять просто смотреть на расстрелы, потом и принимать участие в казнях:
«Как это получилось, что я сама стала расстреливать людей, я не знаю. Я тогда была молодой, начальник тюрьмы говорил, что немцы взяли Москву, что теперь везде будет немецкая власть. И я поддалась этой агитации. Встала на путь предательства».
Хитрый способ, чтобы снять с себя ответственность за свои чудовищные преступления. О своей «карьере» на этом поприще следователям Антонина рассказывала подробно и обстоятельно. Сначала даже пыталась выдать себя за жертву обстоятельств и сурового военного времени:
«Впервые я расстреляла в посёлке Локоть четверых человек в начале лета 1942 года, где-то в июле. Мне приказал расстрелять этих людей начальник тюрьмы. Я согласилась, так как мне некуда было деться, потому что в противном случае меня тоже могли расстрелять…»
Не надо домысливать и то, что она при этом чувствовали и о чем думала. Показания Антонины не оставляют место ни для каких домыслов. Никаких переживаний и никакого сочувствия к жертвам. Если совесть и мучила ее, то совсем недолго:
«…После первого расстрела я чувствовала себя очень плохо, а потом привыкла или не привыкла, а просто смирилась. Заставляли, и я делала».
А дальше, уже без эмоций, просто перечисление проведенных ею казней. Когда, кого, сколько. Так рассказывают о скучной монотонной работе. Никакой попытки понять весь трагизм происходящего, хладнокровие поражает. Работа как работа, одно и то же каждый день, как на конвейере:
«Я помню расстрел заключенных локотской тюрьмы 14 июля 1942 года… Привели заключенных человек 26-27 (точно сосчитать я их не могла, да я и никогда не считала обречённых)…»
«…Я помню случай, когда в октябре 1942 года я расстреляла 3 группы заключенных… »
«…Я помню эпизод расстрела весной 1943 года 30 человек, среди которых были четыре молодые женщины. Женщины были арестованы за связь с партизанами…»
И таких показаний в деле десятки. Весьма примечательно как она описывает свои действия. Так буднично могла бы рассказать домохозяйка о том, как одевает фартук и приступает к готовке еды, или менеджер о подготовке недельных отчётов. Все действия знакомы и выверены, ничего лишнего, никаких переживаний:
«…Садясь за пулемет, я всегда поправляла волосы, так как у меня была короткая стрижка, волосы падали на глаза, и я откидывала их…»
«…Расстреливая из пулемета, я присаживалась на корточки, не прицеливалась…. Как я попадала в цель, не знаю…»
Суд вызвал большой общественный резонанс. Зал судебного заседания был набит битком. Интерес понятен, судили ее в тех же местах, где она совершила свое преступление. Свидетелями выступали местные жители. Впрочем, ряд показаний давали и уже осужденные полицаи. Они признавались, что на немецкой службе не могли расстреливать односельчан, жить среди родственников убитых, видно и для них было невозможно. Поэтому появление иногородней и неизвестной никому Тоньки их обрадовало.
При оглашении материалов следствия и показаний свидетелей зал часто взрывали волны возмущения. От самосуда спасал только усиленный конвой милиционеров.
Большинство своих показаний Тонька дала еще во время следствия, на суде добавить было уже нечего, она только их подтверждала. Но на некоторые вопросы пришлось ответить и в ходе судебного разбирательства:
«Я не думала о том, чтобы перейти к партизанам, так как замарала свои руки кровью советских людей, и боялась, что партизаны накажут меня».
«Я не могу объяснить, почему я согласилась расстреливать даже женщин, ведь я сама женщина. Никаких причин ненавидеть советских людей у меня не было».
«Я не могу пояснить, как я относилась к расстреливаемым мною советским людям. Иногда сочувствовала им, но ничем не могла помочь, так как своя жизнь была дороже».
После войны ей удалось скрыть прошлое, более того ее считали ветераном войны, награждали. Ее фотография висела на доске почета и в местном музее. С мужем, действительно настоящим фронтовиком – героем жила счастливо. О ее деятельности во время войны не было ничего известно ни ему, ни коллегам по работе.
Помнила ли она об этом сама и мучила ли ее совесть? Боялась ли она неизбежной расплаты? Если почитать ее показания, то с уверенностью можно сказать, что помнила о том, что сотворила практически всегда. Вот только ни о чем особо не сожалела, и особо не боялась, считая, что у нее есть веские оправдания. Впрочем, предоставим слово самой Тоньке – пулеметчице:
«Я не забывала никогда о том, что я расстреливала советских людей. Просто иногда забывалась среди семейных забот».
«Мне казалось, что война спишет всё. Я просто выполняла свою работу, за которую мне платили. Приходилось расстреливать не только партизан, но и членов их семей, женщин, подростков».
«Я не думала тогда о том, что мне придется отвечать перед законом. Если бы у меня был такой разум, как сейчас, я бы так не поступила».
«Невозможно постоянно бояться. Первые десять лет я ждала стука в дверь, а потом успокоилась. Нет таких грехов, чтобы всю жизнь человека мучили».
В последнем она крупно ошиблась. Такие грехи все-таки есть. В Советском Союзе к лицам, которые, служа гитлеровцам во время Великой Отечественной войны, лично участвовали в карательных операциях и совершали убийства, срок давности не применялся.
В конце ноября 1978-го года суд признал ее виновной в убийствах почти двухсот человек и приговорил к расстрелу. Апелляции и прошения были отклонены, в августе 1979-го года справедливый приговор привели в исполнение.
Поделись видео: