Добавь сайт в закладки нажми CTRL+D
Отпрыск древнего княжеского рода Андрей Трубецкой родился в 1920 году в Богородицке Тульской области, в семье бывшего корнета лейб-гвардии кирасирского полка Владимира Сергеевича Трубецкого. Большинство представителей этого знатного семейства бежали из России во время гражданской войны, а родители Андрея остались.
Напрасно.
В 1934 году семью выслали в Узбекистан, в город Андижан. Отец Владимир Сергеевич был расстрелян в 1937 году, мать Елизавета Владимировна (в девичестве Голицына) – в 1943-м. Обе сестры Андрея Трубецкого – Варвара и Александра — погибли в лагерях. Старший брат Григорий – выжил, но отсидел 10 лет и изрядно подорвал своё здоровье.
Сам Андрей Трубецкой, закончив десятилетку с отличием, поступил на физико-математический факультет в Самарканде, а затем и на физический факультет МГУ (заочно).
Но осенью 1939-го вместо университетских аудиторий попал в казарму — по новому, только что принятому Закону о всеобщей воинской обязанности он был призван на действительную службу в РККА. Эта служба продолжалась для него (правда, с большим перерывом) до мая 1946 года.
На советско-финскую – не попал, был в школе младших командиров.
А «направлялась туда войск уйма, хотя боевые действия велись от имени Ленинградского военного округа», — вспоминает Андрей Владимирович.
22 июня 1941 года Трубецкой стоял в карауле в своей части, в Костроме. Вскоре их загрузили в эшелон и повезли на запад. В пути встретился им эшелон из Риги, с нашими войсками, ещё одетыми в латышское и эстонское обмундирование (они тогда ещё не знал, что эти неблагонадёжные части опасались — и не без основания – оставлять на фронте).
Потом – эшелон с ранеными. Ничего дельного о боях они не рассказали. Общий смысл – даже не успели подраться, просто попали под бомбёжку или артобстрел, и – вот… Шли очень странные сводки с фронта: бои у городов, лежащих очень далеко от границ…
Разгрузились в 25 км от Пскова, на станции Карамышево.
Ночами, чтобы не попасть под бомбёжку, стали продвигаться на запад, к фронту. Навстречу шло всё больше разрозненных групп красноармейцев.
А потом и их внезапно развернули: «немцы прорвались южнее на восточный берег Великой и, двигаясь на север, берут нас в мешок. Так объяснило наш отход начальство».
В книге воспоминаний Андрея Владимировича ярко описаны хаос, неразбериха и беспомощность, царившие в Красной армии в июне 1941 года. Читаешь – словно документальный фильм смотришь.
Андрей Трубецкой с горечью говорит о резком контрасте между красноармейцами – худыми, необученными, плохо одетыми – и немецкими оккупантами – сытыми, уверенными в себе, хорошо экипированными.
По словам Трубецкого, в день ранения он:
«почувствовал, что со мной должно сейчас случиться что-то страшное. Это было какое-то странное, ранее мне неведомое, тяжёлое чувство чего-то неотвратимого, рокового. Чувство, что ты никакими путями не избежишь того, что должно случиться».
Трубецкой выскочил на дорогу – был срезан пулемётной очередью. Перевязал его помкомвзвода Мохнач, белорус из-под Минска. И ушёл. Мимо лежащего на земле раненного Трубецкого периодически пробегали красноармейцы, проезжали машины. Реакция – максимум «Эх, товарищ командир, ранен», — и побежал дальше.
Собрав все силы, встал сначала на четвереньки, потом, найдя палку, на ноги, и побрёл. В каком-то сарайчике у дороги нашёл другого такого же раненого бедолагу – связиста по имени Иван. Лежали там вдвоём три дня, не имея сил идти.
За это время в сарай дважды заглядывали немцы. В первый раз – посмотрев на раненых безоружных красноармейцев, просто ушли. Во второй раз – заставили их подняться и выйти смотреть на дорогу.
По ней бодро и весело двигались колонны немецкой пехоты. Один бойкий немецкий солдат подбежал к раненым, похлопал Трубецкого по плечу и с улыбкой сказал указав на дорогу: «Рус капут!» Его товарищи одобрительно смеялись.
Затем несколько дней брели незнамо куда по дороге, в деревнях просили есть и ночлега. А потом немцы стали отлавливать всех «бродячих» красноармейцев, в том числе и раненых, и отправлять их в лагеря.
Так Андрей оказался в плену. В госпитале для военнопленных, устроенном в длинной конюшне, в городе Гдове, он провалялся долго — раны были сложными и запущенными.
Кормили нашими же крупами, которые при отступлении были облиты керосином (склады на станции, видно, поджечь не успели). Немцы посмеивались: сами облили, сами и ешьте! В крупяных баландах была конина, так как этого «добра» (павших лошадей) по округе было навалом.
Когда немного оклемался – перевели в огромный концлагерь под Двинском. Внешняя охрана – немцы. Внутренние охранники, как бы полицейские — это уже наши, предатели. И не то в насмешку, то ли по какому-то соображению все они носили фуражки НКВД.
По утрам рабочие бригады пленных уходили на разные работы. Кормили раз в день, одно и то же меню — буханка хлеба на пятерых и литровая банка жидкого супа из пшена и капусты. Эти банки, отбросы немецких кухонь, были у всех, а у некоторых даже по две. Такие счастливчики при раздаче ухитрялись наполнять обе банки, скрывая одну под полой шинели.
Потом раненых и больных, которые не могли работать, перевели в госпиталь в Вильно. Врачи были русские, тоже из военнопленных, а медсёстры – полячки.
Однажды случилось невероятное: медсестра Сильвия Дубицкая шепнула Андрею: «Ваш родственник пришёл».
«На первом этаже сестра Сильвия открыла дверь, и первое, что я увидел в небольшой комнате, был немец, самый обыкновенный унтер. Но сбоку от него сидел господин — иначе не назову — хорошо одетый, который сказал: «Здравствуй, я твой дядя», — вспоминает Андрей Владимирович.
Это был Михаил Григорьевич Трубецкой, сын брата деда Григория Николаевича.
Он пообещал Андрею забрать его из плена, и примерно через месяц, 12 декабря 1941 года, действительно забрал. Используя изданный в Германии справочник родословных знатных родов Европы (в котором были сведения и о русских аристократах), Михаил Григорьевич оказал оккупационным властям, что их род происходит от Гедиминовичей и, стало быть, князь Андрей – литовец, а не русский.
Дядя Миша после гражданской войны жил в Литве, и за это время хорошо выучил литовский язык. А немецкий он и ранее знал.
Вскоре бывший красноармеец поселился в доме профессора славянской культуры Кёнигсбергского университета Николая Арсеньева, человека преклонного возраста. В том же доме на Регентенштрассе (ныне улица Чапаева) проживал брат Арсеньева — Юрий. Он служил техническим секретарем в японском консульстве.
Оказалось, что соотечественников в Восточной Пруссии немало: угнанные на принудительные работы, белые эмигранты. Родственники князя Андрея хлопотали о своём переезде во Францию, но у него были другие планы.
Вместе с двумя другими бывшими военнопленными, а ныне – батраками в сельском хозяйстве крупного поместья — Андрей Трубецкой весной 1944 года бежал в лес и присоединился к польско-белорусским партизанам.
Они ограничивались очень мелкими операциями: нападали на немецкие посты и патрули, убивали полицаев. Но Красная армия продолжала наступление и подходила всё ближе. Вскоре в польских лесах появились и советские партизаны – экипированные, вооружённые и снабжаемые, в отличие от поляков, очень хорошо.
В этом отряде и акции проводились более серьёзные: пускали под откос поезда, нападали на немецкие гарнизоны, делали крупные засады на дорогах.
Когда линия фронта докатилась до Августовских лесов, партизанский отряд расформировали. Одних отправили в действующую армию, других — раскидали по фильтрационным лагерям — для проверки.
К Андрею Трубецкому поначалу отнеслись с большим недоверием. Но спецпроверку НКВД он прошёл, и его включили в состав 148-го стрелкового полка 50-й дивизии.
Ранение князь Андрей получил под Пиллау (ныне Балтийск). Во время артобстрела в руку его ударил крупный осколок. Но он поправился, и успел ещё до конца войны завоевать орден Славы III степени.
В 1946 году Трубецкой приехал в Москву, поступил на биологический факультет МГУ. Через два года сыграл свадьбу — женился на 24-летней Елене Владимировне Голицыной, студентке архитектурного института, тоже из бывших дворян, княжне того же рода, из которого была и мать Андрея. После ЗАГСа они венчались в церкви Ильи Пророка.
Когда сотрудники госбезопасности предложили ему работу в КГБ, Трубецкой отказался, и вскоре после этого был арестован. Дали 10 лет лагерей по статье 58-1 (контрреволюционная деятельность).
В лагерях Трубецкой провёл шесть лет. Работал на медных рудниках Степлага в Средней Азии. На свободу Андрей вышел после смерти Сталина, когда в стране началась «оттепель». Дело против него было признано сфабрикованным.
Трубецкой закончил учёбу, стал заведующим лабораторией физиологии в московском институте кардиологии. Защитил кандидатскую диссертацию.
А потом — более 30 лет работал в Кардиологическом центре академии наук СССР, стал доктором биологических наук. Скончался 27 октября 2002 года на 83-м году жизни.
