Добавь сайт в закладки нажми CTRL+D
Лев Кашицын встретил начало войны в школьной форме, а окончил её в шлемофоне командира тяжёлого танка ИС-2. В юности он работал на патронном заводе, проходил допризывную подготовку, участвовал в стрельбах и учёбе, а в 1943 году, в шестнадцать лет, с первого захода не прошёл в танковое училище — был слишком молод.
Но одноклассники вступились, и Льва зачислили. Так начался его путь танкиста, который привёл его сначала на фронт, потом к Одеру, а в мае 1945-го — на окраину Берлина. В первой части мы рассказали о детстве и ранних годах Льва Петровича. А теперь — о боевом пути.
Учиться Лев начал в Ульяновском гвардейском танковом училище. «Мы, шестеро из одного класса, были в одном экипаже, — вспоминал он. — И заняли первое место на первых же экзаменах». В училище уже были фронтовики, но школьников среди курсантов почти не встречалось.
Обучение было жёстким и насыщенным. Каждое воскресенье — лыжные марш-броски, начиная с одного километра и заканчивая двадцатью. Спорт был обязательным: «Мы сразу заняли первые места по всем видам — физически были готовы».
Главный принцип училища заключался в том, чтобы не просто знать, а уметь. Курсантов учили не только водить, но и разбирать, чинить, заменять агрегаты ходовой части танков. Меняли гусеницы, регулировали зажигание, изучали немецкую бронетехнику. Водили всё — от КВ-1С до трофейных Т-3 и Т-4.
«Когда я учился в академии, там уже преподавали фронтовики. А здесь — пожилые, опытные, но не военные. Мы были среди них как редкость», — отмечал Лев Петрович.
Выход на фронт: сразу на ИС-2
Планировалось, что выпуск будет в мае 1944 года. Но в начале того же года на вооружение поступил ИС-2 — тяжёлый прорывной танк с 122-мм пушкой. Учёбу продлили на два месяца. И только в октябре Льву, которому ещё не исполнилось восемнадцати, присвоили звание младшего лейтенанта.
В Челябинске, где формировали экипажи, каждому вручили по танку. Потом эшелон выдвинулся под Москву — там был сформирован 89-й отдельный гвардейский танковый полк. В ноябре курс шел через Киев, затем — в белорусские леса.
«Мы были первыми, кто пришёл в часть на ИС-2. Нас приняли очень тепло», — вспоминал ветеран.
Боевые действия начались в январе 1945 года. Один из самых тяжёлых эпизодов произошёл во время расширения плацдарма на Одере. Погиб командир роты Николай Максимов. До войны он был прокурором, опытным, рассудительным человеком. «Он сказал: “Лев, сиди на рации, а я пойду посмотрю” — и не вернулся».
В этом бою также погибла механик-водитель Валентина Грибалёва . «Её вытащили уже мёртвой. Вот так — первый бой, и сразу такая утрата», — говорил Кашицын.
Боевой марш: танковый прорыв через Польшу
После перехода польско-немецкой границы танковая колонна получила приказ идти на Одер. Наступление шло стремительно — за сутки проходили до 70 километров. Войска не задерживались в боях, прорывались вперёд.
Под Одером была поставлена тяжёлая задача — переправиться на другой берег. Мост строили вручную, под бомбами. Пять ИС-2 успели перейти — после чего лед снес мост. Второй мост стоил жизни целой бригаде сапёров.
«Мы стояли на плацдарме, полтора километра шириной. Немцы били артиллерией, снаряды нужны были каждый день, а доставить их было тяжело — катера не подходили к берегу. Приходилось идти в воду по пояс».
Несмотря на тяжёлые условия — никто не болел. «Сильное напряжение, фронтовая закалка, спирт трофейный. Никто даже не чихал».
Во время боёв в Германии немецкая бронетехника уже почти не встречалась. Но однажды пехотинцы сообщили, что вражеский танк прячется и стреляет. Лев прицелился и одним выстрелом снес башню тяжёлому танку — прямое попадание в борт.
В другом бою его экипаж подбил две немецкие самоходки. Но третья успела выстрелить — танк Кашицына загорелся. Экипаж успел покинуть машину. Вскоре Лев получил другой танк — уже не новый, но боеспособный.
Странная гибель офицера
Лев Петрович вспоминал страшный случай — гибель капитана Николая Огурцова, начальника разведки. Они вместе вышли в поле, и немецкий самолёт ранил офицера в ногу. Ранение было лёгким, но капитан внезапно умер.
Командование выяснило причину — заражённая пуля. «Это была отравленная пуля. Медики подтвердили», — рассказывал ветеран.
Боезапас ИС-2 составлял 28 снарядов, но Лев брал 40. Ради этого снимал сиденья — всё ради огневой мощи. Штурмы шли часто:
«Если израсходовал половину — сообщай, чтобы подвезли. Всё решалось по ситуации».
Ещё один случай — подрыв на мине.
В этот день всё шло ровно. Ни засад, ни выстрелов. Лес, дорога, поля. Танк гудел спокойно, будто знал — до следующего боя ещё далеко.
Он снял шлемофон и, почти машинально, откинул крышку люка. Хотелось вдохнуть воздух. Не тот тяжёлый, гарью пропитанный, а настоящий — морозный, чистый.
«Говорили нам: в движении — никакого люка. Всё по уставу. Но ведь никто не стреляет, дорога ровная. А в башне как в печке. Вот и потянулся рукой. Хотел просто посмотреть назад, на колонну…»
Он выпрямился по пояс, держа руки на броне, глядя на дымку позади. На миг возникло странное чувство спокойствия — как будто всё это где-то далеко, а он просто возвращается домой. Но это длилось всего секунду.
Щелчок.
Потом — удар.
Танк подбросило вверх, будто это игрушечная коробка. Гусеница взорвалась, сорвав часть брони. Лев инстинктивно сорвался вниз, но тело не слушалось — его швырнуло внутрь. Боль пронзила виски, и всё сгустилось в серую кашу. Ни света, ни звуков. Тишина.
«Я сначала подумал, что оглох. А потом — что умер. Потому что слишком тихо. Даже сердце не стучит — ничего. Только в голове гудит, будто пчёлой залетело…»
Он очнулся через пару минут. Всё плыло. Кашицын не слышал, что кричали радист и мехвод, но видел их движения. Механику порвало лоб. Командирский микрофон валялся под сиденьем. Пахло гарью и обгоревшей резиной.
Танк завалился на бок, дым шёл из-под корпуса. От удара отказали наушники, правая сторона лица ныла тупой болью. Он знал: подорвались. Прямо на мине. И знал — виноват сам.
«Это была та самая ошибка, которой учат бояться. Открыл люк, когда нельзя. В движении. На передке. Устал, расслабился, и чуть не положил экипаж…»
Позже в госпитале скажут — «лёгкая контузия», повезло. У других было хуже. Он молчал, кивал, делал вид, что всё в порядке. Но после выписки, возвращаясь в строй, знал: он уже другой.
«С того дня люк я больше не открывал. Никогда. Хоть задыхайся. Пусть в танке будет жара, хоть пот в глаза льётся — закрыт, и всё. Один раз посмотрел — хватило на всю жизнь».
Бои не щадили никого. В одном из эпизодов Кашицын пошёл в поле с двумя солдатами. Нашли троих немецких — спящих, пьяных. Когда вернулись, их товарища убил вражеский самолёт — очередь пришлась точно в люк.
Потери были, но не катастрофические. «У нас в полку всего четыре танка сгорели. У меня — один сгорел, один подорвался. А вот Т-34 подбивали чаще».
В январе 1945 года на плацдарме провели разведку боем — пустили роту штрафников. Немцы пристреляли окопы, и весь отряд погиб. На следующий день танки Кашицына прошли через поле, где лежали изуродованные тела. «Картина была страшной. Такое забыть нельзя».
⚡Больше подробностей можно читать в моём Телеграм-канале: https://t.me/two_wars
Слаженность действий танков и пехоты была жизненно важна. В одном из боёв танки подошли к лесу, но пехота лежала. Кашицын побежал вперёд, чтобы узнать причину. Оказалось — немцы обстреливают подступы из дзота.
«Я дал команду выстрелить красной ракетой. Только ракета взмыла — танки открыли огонь, и пехота пошла. А раненый старшина тогда дал мне трофейный пистолет: “На память, младшой!” — сказал. Я его потом в Москву привёз, но пришлось от него избавиться».
Поделись видео: